В умышленном убийстве недоношенного новорожденного ради фальсификации статистики обвиняются бывший руководитель роддома № 4 Калининграда Елена Белая и врач-неонатолог Регионального перинатального центра (РПЦ) Элина Сушкевич.
«Страна Калининград» ведет хронику слушания дела с участием коллегии присяжных заседателей. На минувшей неделе прошло еще два заседания – 3 и 4 сентября. Они состоялись без потерпевшей Ахмедовой и ее сестры. Вот основные события этих дней глазами журналистов «СК».
- День восьмой: 3 сентября
Указаний убить ребенка не давала
На предыдущем заседании суда была представлена аудиозапись, сделанная сотрудницей роддома № 4 в кабинете главврача. Защита ходатайствовала о допросе Елены Белой для пояснения ее высказываний, которые слышны на записи.
– После утреннего совещания я проводила маму Замирахон Ахмедову к своему ребенку. Доктора рассказали, что ребенок живой, прогноз хороший, она была соответственно настроена. Я же хотела внести коррективы, так как ребенок был крайне тяжелый, донести маме, что не все так радужно, что прогноз крайне неблагоприятный, риски инвалидизации и смерти таких детей высоки, – сказала Елена Белая.
По ее словам, мама должна знать правду, чтобы реально оценивать ситуацию. Услышав это, у женщины случилась истерика, она упала на пол.
– Эмоциональное состояние мамы не могло не передаться мне. Я прошла в кабинет после этого, пригласила докторов, около 09.45 было. Я спросила: «Как такое получилось?». Женщина поступила в наше учреждение в 23.55, а родила в 4.30, то есть это большой промежуток времени, за который в принципе можно было сделать много, та же операция «кесарево сечение» делается за 30 минут. «Как вы допустили такую ситуацию, что ребенок родился в тяжелой асфиксии, что ребенку (я считала на тот момент, зная квалификацию своих докторов) некачественно оказана медицинская помощь именно в плане педиатрической помощи?» – продолжила Белая. – Потому что если ребенок рождается в такой тяжелейшей асфиксии, то, конечно, время идет на секунды и на минуты, а когда это растягивается на получасы, часы и так далее, то, естественно, опять же головной мозг очень и очень сильно у такого ребенка страдает. Вот с этого и началась моя беседа: «Почему вы допустили такую ситуацию? Почему вы так оказывали медицинскую помощь? Почему своевременно не пригласили бригаду перинатального центра — специалистов совсем другого уровня, более высококвалифицированных? Почему вы опять же доводите до того, что увеличился риск осложнений? Вы что вообще планируете делать?» На что Татьяна Львовна Соколова — это заведующая родильным отделением, сказала: «Вот надо сделать его антенаталом, переделать историю». На что я возмущенно ответила, конечно: «Без меня не смейте этого делать!». Потому что я категорически не разрешаю этого делать. При этом, когда я пролистала историю, то увидела, что она практически пустая, то есть листы наблюдения за давлением, пульсом, температурой – практически это все отсутствует. Почему она не оформлена до сих пор в надлежащем виде? Да, я сказала :«Почему вы меня подставляете?», так как все дефекты оказания помощи — это ответственность команды, и санкции будут для всех докторов. И все будут за это отвечать. А раз неонатолог Кисель спрашивала все: «Что я скажу, я не пойду говорить, что он мертвый», значит, для нее, видимо, прогноз был ясен. Моя фраза «Чтобы умершим такого ребенка не было», значит то, чтобы он не умер, а был максимально благоприятный исход. А потом я говорила о том, чтобы его транспортировали в другое учреждение. Бригада перинатального центра, приехав, не смогла забрать его, было опасно. Даже при перемене положения тела он мог умереть. Документы переписывались, чтобы скрыть дефекты оказания медпомощи: ему не были сделаны нашими врачами нужные реанимационные действия, полагаю, это могла сделать спецбригада. Совещание я провела с целью, чтобы понять, как выходить из этой ситуации. Они все спокойно ушли в 9.45 домой. И не поинтересовались, что будет дальше. Фраза «делаем антенатал» касается только медицинской документации. Указаний убить ребенка я не давала!
Один из перерывов в судебном заседании 4 сентября 2020 года (слева направо): сотрудник охранной службы, адвокат Андрей Золотухин и его подзащитная Элина Сушкевич
Спрятала документы в поролон
Затем допросили неонатолога роддома № 4 Марину Бессолову (на момент событий – Легонькую).
По ее словам, 6 ноября она заступила на смену. Около 08.40 в палате интенсивной терапии (ПИТ) были почти все, кто работает в отделении, и Сушкевич. Заходила Белая, она была крайне недовольна этой ситуацией.
– Говорила резкие фразы типа «Зачем вы занимаетесь ложным героизмом?» Я думаю, что это в адрес неонатолога Кисель. А когда ребенок умер, в роддоме была паническая обстановка, – вспоминает врач. – Я была в ординаторской, когда туда зашла завотделением Косарева, держа историю развития новорожденного и ампулу куросурфа. Она искала место, чтобы это спрятать. Так как Белая часто к нам заходила, Косарева боялась, что та найдет ее, изымет. В результате она надрезала поролоновую подушку, которая лежала на диване, и положила все туда. Позже от нее был звонок из Следственного комитета, она попросила: «Сейчас приедут следователи, они знают, где лежат документы, отдай их». Я сделала, как она сказала.
- День девятый: 4 сентября
Открыла слушание обвиняемая, врач-неонатолог РПЦ Элина Сушкевич:
– В прошлом заседании суду была представлена история развития новорожденного, хочу пояснить свои действия, которые происходили после приезда в роддом № 4, и какую документацию заполняла я. Приехала я около 08.15, меня встретила завотделением новорожденных Татьяна Косарева и коротко рассказала о том, что ночью родила женщина на сроке 23–24 недели, был длительный безводный промежуток – 54 часа, весит он 700 граммов, мы вместе поднялись в палату интенсивной терапии, там была лечащий врач ребенка, неонатолог Кисель и другой персонал. Я сразу же у нее спросила: «Капается ли препарат дофамин (повышает давление)?». Так как из опыта у нас такие дети никогда не обходились без этого препарата, но получила ответ: «Нет». Тогда я спросила: «Какое давление?» – и доктор пояснила, что до этого момента давление ребенку не мерялось. Я осмотрела ребенка, он был в кювезе, на нем был надет памперс, подключены датчики, аппарат ИВЛ, температура его была 33,5 С – это видно по датчику, который мерял температуру ребенка. Других мероприятий, направленных на согревание и поддержание у него температуры, не было, хотя этот параметр весьма важен, и он самый простой для исполнения. И одна из задач персонала – это поддержание температуры у таких детей, так как они не могут ее держать самостоятельно, у них несовершенная терморегуляция, нет жира, который может им ее обеспечить. Контроль температуры стоит на одном уровне (!) с проведением реанимации, ИВЛ, поддержанием давления, и это самая простая из манипуляций, которую должен выполнить персонал, чтобы обеспечить такому ребенку комфортное и стабильное состояние. Эти дети быстро охлаждаются, но также и быстро согреваются… И насколько ребенок замерз, что через три часа после рождения он согрелся только до 33,5 С?! Также я обратила внимание на то, что ребенок сильно бледный, это говорит о том, что, скорее всего, у него снижен гемоглобин. Я спросила доктора про этот показатель. На что она ответила, мол, анализы пока не делали, она не знает. Поэтому я сказала Татьяне Николаевне (Косырева. – Прим. авт.), что необходимо начать капать допамин, повторить анализ КЩС (кислотно- щелочной состав крови, важный анализ неотложных состояний, помогает определить их тяжесть. – Прим. авт.), который до этого брался только в 6.30. Также сказала, что надо вызвать лаборантку для того, чтобы взяли анализ крови и определили гемоглобин, и записала все эти рекомендации в лист осмотра врача реанимационной бригады, а также все параметры состояния ребенка, диагнозы на момент осмотра, анамнез до моего приезда и какое лечение я ему рекомендую. После я позвонила заведующей РПЦ Екатерине Астаховой, сказала, что состояние ребенка крайне тяжелое, фактически терминальное, таким в РПЦ я его не повезу. Потому что я не собираюсь брать ответственность за такого пациента на себя, так как он может умереть в машине. В таком состоянии дети вообще никуда не носятся, даже в соседнюю палату! Его анализы на тот момент говорили о том, что он больше похож на труп, чем на живого. Поэтому я пока остаюсь, о дальнейшем прогнозе сказать ничего не могу…
На вопрос своего адвоката Золотухина: «Какие документы вы увидели по приезде?» – доктор Сушкевич ответила:
– По приезде я видела два анализа КЩС и лист наблюдения за ребенком, который был заполнен только параметрами ИВЛ, остального ничего в нем не было: ни ЧСС (частота сердечных сокращений), ни температуры, ни частоты дыхания, ни давления. Тогда как этот лист должен заполняться непосредственно на момент наблюдения за ребенком, каждый час, а порой и чаще, если этого требует состояние ребенка! И заполнить его потом невозможно! С 4.30 до 8 утра надо было писать каждый час параметры, а также лечение, которое доктор назначила, и отметки медсестры о его выполнении. В какие временные промежутки были введены препараты, как долго они вводятся, в каких объемах. Это все надо знать! Иначе непонятно, проводилось ли лечение, каким оно было.
Врач-неонатолог Элина Сушкевич
То лечение, которое мне назвали устно, абсолютно не соответствовало тяжести состояния ребенка. Он был в терминальном состоянии (происходит умирание организма), из него пациент не может выйти самостоятельно, причем здесь важно не только получать лечение, но и чтобы это было своевременно (!). Нельзя догнать поезд, который уже уехал! Если такого пациента начали лечить поздно, то вы не успеете за теми событиями, которые развиваются в его организме. Без лечения погибают клетки, органы, в первую очередь головной мозг, потом почки, кишечник. Все действие организма направлено для поддержания легких и сердца, и если уже и на это сил не хватает, то сердце останавливается. Поэтому ни о какой стабильности и речи о транспортировке в подобном состоянии не идет. Стабильность – это состояние, которое не требует изменения лечения или изменения динамики наблюдения за ребенком. Я же срочно рекомендовала капать допамин, проводить анализы и готовить ребенка к переливанию крови. Когда измерили давление, оно было 29/14 – это почти в 2 раза ниже нормы! В совокупности это говорит о том, что произошла какая-то катастрофа, несколько раз я спрашивала у доктора: «Было ли кровотечение?» Она говорит «нет». Но ребенок был слишком бледен. Причины кровотечения бывают разные, просто на них надо вовремя среагировать. Потом же выяснилось, что оно все-таки было. И надо было хотя бы начать действовать, вызвать лаборантку, определить гемоглобин, группу крови, заказать кровь на станции переливания, чтобы к моему приезду хотя бы нам не надо было тратить на это время. Только при быстрых реакциях бывает результат. А если потом, то, повторюсь, догнать уехавший поезд нельзя. Оценивая это, я могу прийти только к одному выводу: ребенка или не хотели спасать, или ничего не получалось из-за того, что доктор не понимала, что с ним происходит.
Защита: Какие документы вы оформляли?
– Дорожную карту я начала оформлять еще машине, «шапку» – дата вызова, кто вызывал. Планировалась транспортировка, но дальше я ее не заполняла, так как, увидев ребенка, я поняла, что и речи о ней быть не может. Еще я заполняла лист «Осмотр врачом бригады», где перечисляются все анализы, манипуляции и план лечения ребенка, и оставляла в учреждении на столе. Но в истории развития новорожденного его нет, этот лист мы так и не смогли найти, хотя его должны были вклеить в историю, – сообщила Элина Сушкевич.
После серию вопросов доктору задала прокурор: «Во сколько вы уехали из роддома? Во сколько умер ребенок?»
Сушкевич:
– Я не смотрела на часы. Точное время его смерти не помню, сердцебиение прекратилось при мне.
Прокурор: Кроме допамина, какие препараты вы еще вводили?
– Об этом расскажу подробно позже, после представления стороной других доказательств, – отказалась ответить Сушкевич.
Прокурор: В историю развития новорожденного вы вносили свои рекомендации?
– Нет, я неоднократно сообщала, что все свои рекомендации я внесла в лист осмотра врачом бригады, которого нет в истории.
Прокурор: Почему нет ни одного документа, заполненного вами?
– Это неправда, там есть дорожная карта, а куда делся лист «Осмотр врачом бригады», я не знаю, – говорит врач.
Прокурор: А где сведения, что вы вообще видели этого ребенка?
В зале последовала бурная реакция возмущения пришедших поддержать доктора коллег, на что охранник попросил вести себя сдержанно.
– Я не знаю, где лист осмотра, но есть карта транспортировки, которая заполнена на мое имя, – сказала доктор.
«Это был не тот ребенок»
Затем выступила свидетель обвинения врач-неонатолог роддома № 4 Анастасия Башмаченкова.
Она сообщила, что ранее младенцев в похожем состоянии транспортировали в Региональный перинатальный центр, таков ее опыт.
Также неонатолог Башмаченкова сообщила, что новорожденного она видела несколько раз: около девяти утра, когда он был еще жив, и около одиннадцати.
– Я заходила в палату интенсивной терапии и видела уже мертвого ребенка, который лежал в кювезе, был отключен от аппаратов. Это был не тот ребенок, которого я видела утром, – сказала она. – Он был крайне бледен и отечен.
Медик отметила, что не являлась лечащим врачом ребенка, не осматривала его и знала об улучшении состояния ребенка после назначений Сушкевич со слов коллег.
Тогда адвокат врачей Золотухин напомнил Анастасии Башмаченковой о ее показаниях в апреле 2019 года (из материалов дела): «Тогда я взяла ампулу допамина, набрала нужную дозировку и добавила 20 мл физраствора…» и удивился, как это было возможно, если она не лечащий врач?
На что доктор сказала, что лишь рекомендовала допамин.
И.о. главного врача роддома №4 Елена Белая
«Я вырвала лист и спрятала»
Далее в суд пригласили свидетеля обвинения акушера-гинеколога роддома № 4 Ирину Широкую.
По сути, женщина призналась, что переписала историю родов матери. По ее словам, она сделала это под давлением Елены Белой, та грозила ей увольнением.
– Я спрашивала, зачем переписывать историю. Белая ответила: «Идите и переписывайте. Если вы не понимаете, зачем, то это ваши проблемы». Историю родов матери и лист назначений я переписывала по приказанию Белой и под ее диктовку. Изначально в документе значилось: «Родился живой глубоко недоношенный плод». Эту запись изменили на «Родился мертвый без признаков живорождения». Заполнила документы для экспертизы трупа. Это было уже после смерти ребенка, примерно в 16.15. С утра я несколько раз отбивалась от требований Елены Валерьевны (Белая. – Прим. авт.) сделать это, хотя тогда еще понимала, что его часы сочтены, – сообщила Широкая. – Я вырвала лист из истории, в которой говорилось, что ребенок родился живой, и оставила его у себя на столе. Потом убрала в ящик, хотела подстраховать себя, так как понимала, что впутана в грязную историю и, возможно, этот лист мне пригодится. Через какое-то время Белая потребовала отдать вырванный лист с оригинальным текстом, но я отказалась.
«Страна Калининград» следит за развитием событий.
О первых заседаниях читайте в статьях «В Калининграде начался процесс по делу врачей Белой и Сушкевич» и «Заседания закончились «заминированием» суда», «В деле врачей Белой и Сушкевич появилась неоднозначная аудиозапись»
цитата,, :
:Акушер-гинеколог роддома № 4 Ирина Широкая призналась, что переделала документы. По ее словам, сделала это
под давлением главврача
поделиться
